Гладиатор дверь резко отворилась и, впустив пучок ослепительного солнца, рев стадиона и огромную потную окровавленную фигуру, тут же со стуком захлопнулась. – молодец, старк, здорово ты его! – раздались голоса вокруг, и несколько рук по сложившемуся обычаю потянулись к молодому усталому гладиатору, чтобы его руки, похлопать его по спине, груди и не раненому плечу. – да, славный был бой! – с улыбкой отвечал на старк, проходя в свой угол и по пути снимая шлем правой рукой, на которой не хватало мизинца. и вдруг он заметил отведенный в сторону взгляд. – э, марк, а ты не хочешь меня поздравить? – обратился он к сутулому старику, который, казалось, совсем не разделял всеобщей радости – ведь в моей победе есть и твоя доля. я дрался, как ты учил, и не раз твои приемы спасали мне жизнь. ну же, хлопни меня по спине, ткни кулаком в грудь и скажи, ты славный парень, старк. – мне не с чем тебя поздравить, старк, ты убил человека – негромко ответил старик – ты убийца – и после его слов внезапно воцарилась тишина. – что ты сказал? я убил человека? , вы слышали? я убил человека! – старк громко захохотал, но его почему-то никто не поддержал. все смотрели на старика. он стоял перед старком, уже не пряча взор, а спокойно глядя ему в глаза и слегка выпрямив свою сгорбленную спину. оказывается, он был со старком почти одного роста и, наверное, если бы не висящая плетью правая рука, да отсутствие глаза на изуродованном лице, он не уступил бы старку в поединке. любили и уважали марка. он давно уже не дрался из-за своего увечья, но его теплые слова и дельные советы давно стали необходимостью для каждого парня, выдержавшего хотя бы три боя. все знали, что старик слов на ветер не бросает, но такое они слышали впервые. старк ничуть не смутился тем, что хохотал один и продолжал: – а что же я должен был сделать, а? может быть, принести ему его меч и повернуться задом? – старк окинул взглядом окруживших его гладиаторов и, остановившись на старике, вдруг замолк. старик молча смотрел на него, и в его взгляде не было ни насмешки, ни осуждения, не было ничего такого, чему надо было противостоять. это был друг. и старк умолк. старик немного, а потом сказал: – плохо не то, что ты его убил. мы убиваем почти каждый день. мы не можем не убивать, такова наша судьба, и мы не властны над ней. это наша работа, но все же мы люди, и если у нас такая работа, это не значит, что мы не должны оставаться людьми. а ты убил с радостью, ты убил с наслаждением. старик отошел от стены и, сделав несколько шагов, вдруг сел на стоявший на полу чурбан. все поняли, что сейчас начнется рассказ и, потихоньку окружив старика, стали усаживаться кто куда. только старк продолжал стоять на том же месте, лишь слегка повернув голову в его сторону. – когда-то я тоже был молодым и быстрым – начал марк свой рассказ – и мне посчастливилось встретиться с флавием. вы, наверное, слышали о нем. это был самый искусный боец во всей округе. я был тогда учеником и не должен был участвовать в боях. правда, я был лучшим учеником. наверное, поэтому мне и повезло. перед самыми боями проктор, который должен был драться с флавием, повздорил с одним из наших парней и тут же заколол его, но и сам успел получить удар под ребро. эдитор не мог выпустить на арену раненого гладиатора, а заменить было некем, и его взор упал на нас – кучку мальчишек, сидевших в углу. – ну, кто из вас самый ловкий? я был повыше ростом, и он выбрал меня. все конечно понимали, что меня ждет смерть. понимал и я. драться с флавием было не под силу многим опытным бойцам, не то что мальчишке. хотя я был верткий, да и удар у меня был уже не плох. конечно, я не надеялся свалить флавия, но все-таки, вдруг повезет. с первых минут боя я понял, что передо мной железная стена. я едва успевал отражать удар за ударом. и удары эти были могучие. когда я оправился после первого потрясения, я рассмотрел лицо флавия, и меня удивило, что на этом лице немолодого
Проблема правильности и однообразия богослужебных книг во всей её остроте встала перед церковью начиная со второй половины xvi века после выхода в свет первых печатных книг. для их тиражирования необходимо было отобрать рукописные оригиналы с минимальным количеством ошибок и описок. испорченность большинства богослужебных книг была бесспорным фактом и поэтому уже стоглавый собор рекомендовал к употреблению и переписыванию только “ добрые переводы ” [1, c. 114]. но критерий правильности так и не был найден. поэтому переписчики и первопечатники выбирали наилучшую копию, исходя из субъективного представления о качестве и авторитетности той или иной книги, иногда сличая её с другими доступными славянскими списками. вопрос об обращении к греческим оригиналам в первые десятилетия книгопечатания поставлен не был из-за малообразованности духовенства и профессиональных переписчиков, а также вследствие фактического отсутствия школьного образования. ещё одним стимулом к скорейшему исправлению церковной и обрядовой жизни была концепция “москва - iii рим” , согласно которой москва является непосредственной преемницей византийской теократии, а царь российский становится “ единым вселенским православным царем всех христиан ” [2, c. 121]. эти горделивые национальные амбиции, вырывавшие церковь из соборного единства, смогли вырасти до размеров государственной идеологии вследствие всего хода , постепенно подведшей сознание интеллектуальной элиты к идее особого мессианского пути народа [см. 3, c. 30]. обострение эсхатологических ожиданий в xvii в., трудности православия в польше и на ближнем востоке, укрепление российской государственности - все это не могло не укрепить человека в убеждении в том, что именно россии предстоит спасти христианство и стать вселенским центром мессианского царства. “ не мы ли израиль истинный, люди христианские? ” , - писал справщик печатного двора шестак мартемьянов в трактате о единогласии - острейшем вопросе литургической жизни церкви того времени [3, c. 118]. но ни глубина познания вероучительных истин, ни чистота богослужебной жизни, ни
